| En | |
|
 |
|
 Перед нами художник с легендарной биографией и полным отсутствием стремления плюнуть в вечность. Редкий вид. Вопросы: АЛЕКСАНДРА ПАПЕРНО/ALEXANDRA PAPERNO Борис Матросов в 1980-е входил в группу «Чемпионы мира» — художественное объединение, которое в 14-м году XXI столетия, кажется вымыслом. «Чемпионы» поворачивали реки вспять, поджигали березовую рощу, опускали головы в горячие щи и устраивали «фанерные» рок-концерты. Следов их деятельности осталось мало, зато разговоров внукам до седьмого колена хватит. После распада группы творчество Матросова перешло в русло индивидуального поиска истины. Велосипеды, розетки, пластмассовый птенец и шкафы — все годится для изображения как знака, символа, личного переживания. За чашкой чая в мастерской художницы Саши Паперно Матросов рассказал о новой выставке «Скупой русский пейзаж» (он готовит ее к 5 апреля в Gridchinhall вместе с Никитой Алексеевым), об отсутствии иронии в современной жизни и о разнице между «духовкой» и «бездуховкой». МАТРОСОВ: Про искусство и политику говорить не будем, только про печенье и любовь. ПАПЕРНО: Договорились. Ты часто говоришь, что для художника очень важно быть тупым, почти что дебилом. Вот и мой любимый школьный учитель живописи часто нам говорил, что художник обязательно должен быль идиотом. Что это значит? МАТРОСОВ: Художник имеет дело с красками — прицепил свою жопу к стулу и сидишь. Выстраивать какую-то логическую схему в этом невозможно. То есть какая-то логика есть, но достаточно примитивная: нужно сделать такой-то шаг, потом такой-то. Поэтому идиот. Потому что когда не идиот, когда очень умный, который говорит: «Я вам сейчас все тут расскажу, как оно там устроено, не верите — я вам сейчас линейку дам, с циркулем можете постоять померить, как оно все происходит», когда выстраивает какую-то более сложную логику, с каким-то уравнением, с какой-то невероятной задачей — все рушится! У идиота какая-то логика своя есть, конечно. И есть некая тайна. Сам процесс, от момента, когда ты придумал, до реализации, — колоссальная пропасть. Потому что все равно ты реализуешь не то, что ты придумал.       МАТРОСОВ: Потому что художники — это не бренд. Микеланджело — не бренд, Левитан — не бренд, вот Наполеон — бренд. Коньяк такой. Энди Уорхол пошутил, а все это восприняли серьезно. Чтобы мочь что-то делать хорошо, нужно чему-то научиться, понимать материал и как это делается. И постепенно с пониманием осознавать, что, может, ты и не хочешь это делать. ПАПЕРНО: Сейчас вспомнилась ваша очень старая работа — телефонный аппарат на табуретке, над ним надпись: «К сожалению, мы не смогли привезти своих работ, но с удовольствием расскажем о них. “Чемпионы мира”». МАТРОСОВ: Да, это было в выставочном зале на «Беляево», Леня Бажанов был куратором. ПАПЕРНО: Звонили? МАТРОСОВ: Кто-то пытался, но трубку никто не снял. Мы должны были сидеть в подвале и отвечать, но не пришли на открытие — мы тогда перессорились. ПАПЕРНО: Расскажи про «Чемпионов мира», про КЛАВУ. МАТРОСОВ: Ну конечно. «Чемпионы мира» — это я. КЛАВА — это тоже я. (Смеется.)  "Тень", холст, акрил, 80х100 см, 2012 ПАПЕРНО: Ну а началось все как? МАТРОСОВ: Мы все вчетвером — Гия Абрамишвили, Константин Латышев, Андрей Яхнин и я — сдружились в Краснопресненской художественной школе. У нас такая левая импрессионистическая школа была. Сезанна там очень любили. Ну, ты знаешь. На том и сошлись. Нам было лет по 14–15. ПАПЕРНО: Да, да, я тоже в Краснопресненской художественной школе Сезанна любила десятью годами позже. А как современным искусством вы заниматься стали? МАТРОСОВ: У Гии был преподаватель Матюшев, друг Димы Врубеля, Звездочетова, Пригова. Так мы с современным искусством познакомились, овладели языком внутренних анекдотов. ПАПЕРНО: Внутренний анекдот расскажи. МАТРОСОВ: Еще подростками мы ходили на Тверской бульвар и делали такой исследовательский эксперимент — разматывали несуществующую веревочку. Идет человек, мы перед ним вставали лицом к лицу и делали вид, что веревочку разматываем. Обычно нас обходили. Самая гениальная реакция была: идет такой крепкий мужик, он дергается так немножко, а потом весь напрягся и пробивает ее. А веревочки-то нет. ПАПЕРНО: А когда стали «Чемпионами» называться? МАТРОСОВ: В 1985 году. Мы с Латышевым служили в армии, а Гия посылал нам письма. Это как бы акции такие были. Меня за одно такое письмо арестовали на десять суток. Подходит старшина, протягивает конверт и спрашивает: «Что это такое?» А там лист бумаги, посреди которого написано «Письмо просто». А на обороте: «Старый цирк на Ленинских горах». Старшина мне говорит: «Такого цирка нет». Я говорю: «Товарищ майор, не знаю, в чем дело». — «Может, ты шпион?» — «Может, товарищ майор». И меня заперли. А когда мы вернулись, началась активная деятельность. ПАПЕРНО: Произведения «Чемпионов» сохранились?  "Озеро Долгое", холст, акрил, 80х100 см, 2012 МАТРОСОВ: Саш, ты знаешь, очень мало. Мы делали такие работы, которые можно было сразу выкинуть на помойку. Я сейчас думаю, что это был странный жест. От тебя же ничего не остается. Но тогда мы об этом не думали. Мы просто хотели делать все подряд — и живопись, и кино, и акции. Мы же все могли. Правда, художник Константин Зведочетов как-то сказал, что, несмотря на видимость бурной деятельности, мы люди, отравленные пиненом. Потому что тянет к картинке. Он был прав. Не могли мы от тяги к изобразительному избавиться. И слава богу. ПАПЕРНО: Значит, ваше совместное творчество состояло в основном из жестов, акций. Наверное, мало документации этих акций сохранилось. В отличие от большинства современных акций, которые заранее срежиссированы и рассчитаны именно на фото- и видеопродукт, который появится на YouTube и в Facebook, вы делали это по-другому, в додигитальный век, в других обстоятельствах и, наверное, для очень узкого круга людей. Расскажи нам про некоторые из них — ведь теперь они могут жить только в устном эпосе. МАТРОСОВ: Ну, была акция, когда Гия поехал на Белое море, а Костя — на Черное. Привезли по банке воды, мы ее смешали и получили «Серое море». Еще в выставочном зале на «Фрунзенской» была первая молодежная выставка современного искусства, у нас там была работа «Дикие песни нашей родины». У одного из нас родственник работал на троллейбусных линиях, и он притащил нам билетную кассу — такую машинку, в которую пять копеек бросаешь, потом рычажок крутишь — и билетик вылезает. Мы напечатали на печатной машинке туда билетиков с припевами и поставили. Очень ждали, когда кто-то денег туда засунет. На этой выставке, кстати, украли одну мою работу: маленький кусочек оргалита, на котором написано «Я делаю свое маленькое дело». ПАПЕРНО: Но вы же в 1990-е еще делали проекты как «Чемпионы»? МАТРОСОВ: Это была уже не группа, а несколько отдельных кураторских проектов. Один вышел особенно удачный — «Ди Папл под фанеру». Нас с художником Сашей Петрелли пригласили на фестиваль в Сочи. Только картин, говорят, ваших не надо, придумайте что-то другое. Мы разговаривали, пили водку и вдруг пошло про рок-музыку, про фанеру. Мы стали фантазировать. Дошли до Демиса Руссоса с фанерными волосами. Не сделали, правда — уж очень ювелирная работа фанерные парики. (Смеется.) В Сочи нас с нашей идеей послали. Через несколько лет этот проект реализовался в «L-галерее». Репетировали две недели до состояния скорой помощи. На видео когда смотришь, полное ощущение, что это настоящий рок-концерт. Это была искренняя вещь, хоть и с иронией. Драйв был сумасшедший.  "Ленинградское шоссе", холст, акрил, 80х100 см, 2012 ПАПЕРНО: А потом ты сделал этюдник-гитару — это продолжение проекта? МАТРОСОВ: В каком-то смысле да. Я хотел закрыть для себя эту тему. В детстве многие становятся музыкантами с вениками и швабрами — это, конечно, все оттуда. Знаешь, у меня была даже идея сделать большой симфонический оркестр из фанеры. Представь, какой красивый вышел бы инструментальный ряд: арфа, фанерная скрипка, контрабас. Но я отказался — решил не трогать святое. ПАПЕРНО: А какую музыку ты слушаешь сейчас? МАТРОСОВ: Гленна Гульда. Удивительная вещь, он играет Баха, будто живет внутри этого произведения. Будто Бах когда писал, думал, что родится вот такой Гленн Гульд — произошло полное сращивание. Ты знаешь, что он в какой-то момент совсем отказался от живых концертов? ПАПЕРНО: Да, причем сначала он пытался своих слушателей заморозить. (Смеется.) Он требовал, чтобы все окна в концертном зале были открыты, сидел на стульчике с подпиленными ножками и подвывал. МАТРОСОВ: Да. Над ним из-за этого смеялись, поэтому он перешел на запись. Но я это все вот к чему: я в нем нашел то, чего в современном искусстве практически не осталось — полное погружение в материал. Хочется это как-то возобновить, но, как говорит Звездочетов, боюсь, таланта не хватит. Я думал над этим, думал и понял, что лучше всего идее «пропускания» отвечает объект.  "Без названия", холст, акрил, 80х100 см, 2013 ПАПЕРНО: Почему? МАТРОСОВ: Раньше, когда была Тишинка, я ходил туда за вдохновением. Смотреть на широкие штаны 1940-х годов, прикупить пальто, чтобы выглядеть как настоящий художник. И всегда приносил оттуда какой-то предмет непонятного назначения. Приносишь его домой и ждешь, приживется или нет. Если прижился, ты про него забыл, он исчез. Прошли годы, смотришь — на нем пыль лежит и какая-то хрень сверху. И понимаешь: мама родная, он же для этой хрени и создан. Например, была у меня такая деревянная разделочная доска-баба — в виде сердца с головой, а вверху прорезь. И детская пластмассовая фигурка. И вдруг эта фигурка встала в это пустое пространство как влитая. Будто некий резчик, имени которого, как и имен строителей пирамид, мы никогда не узнаем, задумал всю композицию именно так. Я, конечно, постмодернист и абстрактный импрессионист? ПАПЕРНО: Кто-кто? МАТРОСОВ: Если разобраться, по-другому и не обозначишь. Хотя многие говорят, что бесформенная среда — это плохо. Я так не думаю. Абстрактную картину сделать не так-то просто, ну, ты сама понимаешь, нет же никаких заданных параметров. ПАПЕРНО: У тебя есть хоть одна абстрактная картина? МАТРОСОВ: У меня все картины абстрактные.  "Ночная таблица", холст, акрил, 80х100 см, 2013 ПАПЕРНО: А, просто у тебя абстракция предметная? МАТРОСОВ: Нет, я по-другому это называю. Моя абстракция — впечатленская. Вот есть картина у Моне «Впечатление. Восход солнца», а у меня впечатления от лодок, машин, розеток. ПАПЕРНО: У тебя на выставке живопись и объекты? МАТРОСОВ: В основном живопись и три объекта. Среди них электрическая гитара. Я хочу поставить ее рядом с картиной Левитана «Над вечным покоем», но ты не подумай, без всякой иронии. Просто получится такой вечный беспокой. ПАПЕРНО: Ваша с Никитой Алексеевым новая совместная выставка про пейзаж. Вспомнились азы художественной школы? МАТРОСОВ: Сначала я хотел пойти на пленэр, рисовать как положено. Быстро понял, что ничего из этого не выйдет. Разучился давно, да, в общем-то, и не умел никогда. Поэтому побежал в Третьяковку смотреть, как там у классиков. Увидел Крамского. И подумал: блин, так кисточкой намазал хреново. Посмотрел на другого — то же самое. И тут до меня доперло, что за последние годы я привык воспринимать изображение в обработанном виде. Смотришь в журнале — хорошо, гладко, чисто. А это же человек нарисовал, чтобы другой человек подошел и посмотрел. Мне даже Перов понравился. Искусство нужно через себя пропустить. Только тогда настоящая вещь получается. Я даже к эскизам вернулся, представляешь?  "Лодка", холст, акрил, 80х100 см, 2012 ПАПЕРНО: Представляю! МАТРОСОВ: Помнишь американского художника, в 1990-е учившего по телевизору рисовать пейзаж: «Вы можете это сделать»? ПАПЕРНО: Да, его звали Боб Росс! По-моему, это было первое, что я увидела, когда включила в Америке телевизор. Еще у него продавались наборы: краски, которые нужны для пейзажа, кисточки. МАТРОСОВ: На самом деле каждый даже этого не может. Чуть споткнулся — и все, иди покупай новый набор. Поэтому какой-то элемент тайны должен присутствовать. У меня давно с одним человеком по пьянке был разговор. Он задал мне вопрос, на который я годами не мог ответить, все отбрехивался. «Объясни мне, Боря, — говорил он, — ты взял, намазал работу и побежал ее на выставку вешать. А где промежуток?» Я стал говорить, что авангардистам этого не нужно! Авангардистам нужно побольше авангарду! Постепенно я сам задумался: что в промежутке? А там, как говорили шестидесятники, «духовка» и «бездуховка». Мы в молодости над этим смеялись, но они оказались правы. ПАПЕРНО: И ты из авангардистов решил перейти в пейзажисты? МАТРОСОВ: Я всегда был пейзажистом. Просто я считаю, что в пейзаже должен быть, например: шкаф, в котором хранится плащ. Достаешь его и думаешь: в этом плаще я стоял на ветру, и листья желтые мне на лицо падали, и кудри вырастали. Вот это и есть впечатленская абстракция в большом масштабе.  "Из письма", холст, акрил, 80х100 см, 2013 Источник
|
Присоединяйтесь и следите за нашими новостями!
|
|
 Разработка и поддержка сайта |
|
